Не раз ловлю себя на мысли, что человеческие, особенно женские судьбы на нашей благодатной земле, очень далеки от обычного земного счастья. И что тому виной, трудно сказать, но в проигрыше почему-то чаще всего остаются чистые сердцем, добрые люди, богатые душевным теплом, доброжелательностью и отзывчивостью, как вот в этой невеселой истории.

- Красивая ты, Шурка, работящая, но ох и странная какая-то. Неужели действительно сама заявила? Чокнутая точно … Зачем? Пусть бы думали – само случилось … И никто бы тебя не осудил.
- А-а! Когда тут-вот (показала на сердце) ад, так что не выдержать было … Не-ет, так надо было!

- Вот удумала. Себе самой тюрьму уготовила. Дурища! Даже не верится, что ты со своим покладистым характером такое могла отмочить …
Молчала. А что говорить? И действительно сделала непоправимое. Но, когда представляла злые глаза тех, кто выгонял ее из дому, снова чувствовала ту, уже будто и отболевшую, горькую-горькую обиду.

Разместить рекламу на сайте

Александра как-то сразу стала своей в камере. За все, что велели делать, бралась охотно, иногда что-то тихонько напевая. Сначала мыла посуду на кухне. Потом, заметив расторопность и незаурядное умение новенькой (на свадьбах готовила,бывало), кухарка взяла её под свое надежное крыло. Так и работала Саша с раннего утра до ночи. Только Сашей звать ее не захотели: «Будешь Шуркой», – объявила старшая по камере. И Саша улыбнулась в ответ: «Шурка? Пусть будет. Шуркайте, только в печь не засовывайте! ». И подруги по несчастью оценили характер женщины. Хоть как-то и удивляло то, что привело ее, такую покладистую, веселую в этот казенный дом. Получается, что и ей было не под силу вынести злую судьбу.

Ей было всего 26, когда пришла похоронка на ее Алешу. Оле, дочери, шел пятый год. Сколько слез выплакала бессонными ночами, одна подушка и знала, хотя на людях боли не показывала. Словно это и не она заламывала в немом рыдании руки над сонным ребенком. Была разговорчивой, приветливой, потому редко кто и подозревал боль, которую молодая женщина носила в себе годами.

В тяжелой работе на ферме (ни праздника, ни выходных) умела найти минутку, как говорится, для души. Любила петь, поэтому нередко садились женщины, намаявшись, рядом с Сашкой-пташкой, вкладывая в песню каждая свое: наболевшее, неописуемое … В основном запевала Саша унылые, печальные песни. Чему должна радоваться? Тому, что годы проходят, опадая вишневыми лепестками, словно дождь обильный, а она все томится одиночеством. И домик ее совсем на ладан дышит, и дочь уже взрослая. И жених есть. И свадьба вот-вот … А ей же теперь для кого, для чего жить?

Поэтому совершенно неожиданным было для подруг-доярок, что их Сашка, только выдав замуж Олю, и сама пошла жить к мужчине. Гораздо старший вдовец, совершенно измучившись домашними хлопотами, сам не верил своему счастью. А Саша ласточкой летала в его доме, чистила, мыла, белила, стирала. Мужчине и его детям угождала, как родным. А как же иначе? Хотя сердцу же нелегко наравне делить любовь между своей дочкой и зятем и его мужниными, детьми, но совесть даже в мыслях не позволяла обидеть пасынков. Очень боялась горького слова «мачеха». И не слышала ни разу за двадцать лет: приемные дети искренне мамой ее звали, внуки – бабушкой. Ведь любила их, как родных.

Но, получается, что еще не все привратности судьбы она изведала. Неожиданно умер израненный войной муж. И сразу, после сорокадневной тризны по отцу, его дети, смущаясь, пряча глаза, заявили названной маме:
- Видите, вы, это, не расписанные жили с нашим папой .., так … мы думаем .., выбирайтесь из нашего дома … У нас уже и покупатель есть.
- Как? – Смотрела на них затравленно, испуганно, – что вы, дети? А мне теперь куда?
Отводили взгляды, бледнели, краснели, но стояли на своем:
- Вы тут чужая. Мы терпели, пока папа жил … Ради него .., а теперь …

И все словно сломалось. Сердце молотом билось в груди. Еще раз заглянув неблагодарным пасынкам в глаза, не своим, каким-то странно-спокойным, и даже ласковым голосом сказала: «Ну, что ж … Пусть будет по-вашему. Приходите завтра за своей избой. Я выберусь ». Хотя не знала еще, где будет век доживать. Просто не могла больше смотреть на тех, кого считала родными …

Пошли они, пристыженные собственной несправедливостью, но довольные результатом: «Смотри, согласилась .., столько лет, что там говорить, проработала здесь, а даже ни о какой плате не упомянула. Не дура ли? ».
А Саша, проводив незванных гостей, слегла от плача. А на следующее утро пошла в колхоз и выпросила у ребят канистру бензина. Дома деловито-спокойно вынесла все, что считала своим, выгнала из сарая скот, курей. И взялась тщательно поливать все-все бензином. Видно, перестаралась, потому что не хватило. Пришлось еще раз идти через деревню с канистрой за бензином. И снова поливала, не жалея, все вокруг.

Оглянулась на такой знакомый, и уже чужой, дом, вздохнула с болью … чиркнула спичкой. Едва успела выскочить из дверей, за которыми, как в вулкане, запылало красным демоном дикое пламя. Еще раз оглянулась, уже в калитке, на черное дело своих рук.

Нет, не каялась. И злорадства не было, потому что все-таки не привыкла зло творить. Поэтому, не дожидаясь, пока сбегутся односельчане, направилась в сельсовет. А оттуда, с пожарища, слышались уже испуганные крики. И кто-то из бежавших ей навстречу, испуганно крикнул: «Саша, а горит же так страшно там, где твой дом! Оглянись! ».
- Мой уже сгорел, – ответила сдавленным, не своим голосом.

Потом, когда ее спрашивали, как могла поднять руку на дом, в котором годы жила и работала, ответила тоже вопросом: «А как меня за все мои двадцатилетние старания, заботу, дети, которых обхаживала и старого их отца до смерти обслуживала, выгоняли из дома, как шелудивую собаку? Как? Это – по-человечески? Нет у них сердца, не стало его и у меня ».

В тюрьме все удивляло, даже радовало Сашу. И еда три раза в день (о которой не надо печалиться), и постель чистая, и, люди добрые, каждые десять дней – банный день! Когда она это знала дома, на ферме днюя и ночуя? И недаром женщины сразу полюбили жизнелюбивый характер Саши, невольно льнули к ней в минуты огорчений. Поэтому и здесь годы сбежали для нее на удивление быстро.

И настал день, когда молодой начальник, вызвав ее в кабинет, сказал:
- Ну вот, вы уже свое отбыли. Радуйтесь освобождению. Собирайтесь домой.
- Я-как? Куда-а? Домой? Я не хочу! Я никуда отсюда не уеду, – растерянно просилась Саша у не менее растерянного начальника, который еще не встречал человека, который бы не стремился на свободу. А Саша, почувствовав его колебания, выкинула последний «козырь»: «Освободите? А я в каком-то магазине окна перебью и снова здесь буду! ».
Пожалел женщину начальник, взял к себе домой няньчить ребенка, чтобы действительно глупостей не наделала. Пусть привыкнет к свободе.

… Давно это было. Вспоминая пережитое, баба Саша все же никогда не жаловалась на судьбу. Разве ее вина, что солнце ее жизни не раз так безжалостно тушила чужая бесчеловечность, тернии почти крепостного бытия? Разве ее вина, что рожденная быть нежной, веселой, красивой, она оказалась за бортом жизни? А ведь её не остановить ни на минуту. Промчалась вишневыми дождями, и только лепестки дней и пройденный тернистый путь каждый раз напоминают бабе Саше, что жизнь уже позади …

Интересно почитать:

Комментарии (19) на “Разбитая судьба”